Тигриные глаза - Страница 27

— Я как-то не так представляла себе вершину успеха, — вслух размышляла Плам. — Во всяком случае, не как ленч в «Ла Гренуй». — Она повернулась к Дженни. — Но вот что меня убивает — я чувствую себя такой же, как они. Изголодавшейся и опустошенной. У меня есть все, что я хотела, — семья, слава, деньги. Так почему же я не чувствую себя счастливой? Почему я ощущаю, что в жизни моей что-то не так, хотя и не знаю, что именно?

— Может быть; у тебя слишком много всего, — смеясь, заметила Дженни. — Может быть, тебя это испортило, подружка. У большинства женщин просто нет времени, чтобы поломать голову над вопросом, счастливы ли они.

После ленча они разбежались в разные стороны: Дженни — опустошать полки «Блумингдейла», а Плам — на последнюю примерку туалетов для поездки в Австралию. Желтое такси резко затормозило у салона на Седьмой авеню. Шофер, не говоривший по-английски, шумно заспорил на сербохорватском по поводу чаевых, и она смущенно сунула ему еще пару долларов, после чего он щелкнул задвижкой замка, и она смогла выбраться на тротуар.

Маленькая круглолицая китаянка Анна Суй была такой же застенчивой, как Плам, и такой же, как она, упрямой и уверенной в том, что касалось работы. Плам любила ее оригинальные модели, в которых неуловимо ощущалась ностальгия по прошлому. Некоторые платья были явно романтического характера, другие напоминали о хиппи шестидесятых годов. Все это было словно увеличенный гардероб куклы Барби, а деловые костюмы выглядели соблазнительно. Анна изготовила также несколько рыцарских шляп, расшитые жемчугом вельветовые панталоны и кавалерийские сапоги. Плам пришла в восторг от этих почти театральных нарядов и экстравагантных шляп. Надев шлем с кольчугой, какие носили древние японские воины, она приняла воинственную позу и, изобразив на лице ярость, поглядела в зеркало. Жаль, что шлем нельзя надевать на встречи с журналистами.

Плам задернула шторы, за которыми скрылось усеянное звездами небо Нью-Йорка, и отправилась в постель. Она решила лечь пораньше, не дожидаясь Бриза, он знакомился с последними работами Дика Смита и предупредил, что вернется поздно.

Она проспала недолго. Часов в одиннадцать она проснулась, охваченная предчувствием беды. Ее била дрожь, во рту пересохло так, что язык не шевелился. Она лежала в темноте роскошной гостиничной спальни, пытаясь уловить хоть малейший звук, но слышала только громкие удары собственного сердца. Из-за приоткрытой двери в холл послышался слабый шорох. Замирая от страха, она дотянулась и включила ночник, ожидая, что вот-вот из темноты к ней метнется невидимая рука и стиснет ее мертвой хваткой.

Комната наполнилась мягким светом. Плам окинула взглядом вазы с белыми благоухающими нарциссами, мебель в стиле английского барокко, солидно разместившуюся на темно-зеленом ковре, охотничьи эстампы, аккуратно развешанные по стенам. В комнате не было никого. И тем не менее Плам ощущала чье-то тяжелое, угрожающее присутствие, словно кто-то притаился и ждал, когда она снова заснет, чтобы с куском провода в руках неслышно шагнуть к ней из… гостиной? Ванной? Небольшого холла?

Плам, дрожа, выскользнула из постели, непослушными шагами закрыла на замок смежную дверь в гостиную, затем, стараясь двигаться неслышно, пробралась в холл и проверила входную дверь. Бронзовая цепочка на месте. Причин для тревоги не было.

Но в памяти неожиданно всплыли все виденные ею фильмы ужасов, в которых герои бездумно запираются в номере, где уже прячется убийца. К горлу подступила тошнота.

Бросившись в спальню, она упала на кровать, схватила телефон, выронила и вновь подхватила его, набрала номер портье, но, передумав, позвонила в службу доставки еды в номера, где никто не подходил к телефону. Она бы выглядела идиоткой, если бы затребовала к себе гостиничного детектива по той причине, что ей приснился страшный сон. Трубку наконец взяли, и она сдавленным голосом попросила принести горячего молока с медом — и быстро. Потом она попросит официанта проверить, нет ли кого-нибудь в ванной или в шкафах.

К тому времени, когда появился официант, Плам уже успокоилась, убедив себя в том, что впадает в панику без всяких на то причин. Но, несмотря на горячее молоко и заверения официанта в том, что система безопасности в их отеле лучшая в мире, заснуть она не могла и лежала в темноте с открытыми глазами, все еще одолеваемая дурным предчувствием. Она опять включила свет и взяла в руки роман. Но сцены безмятежной сельской жизни не отвлекали ее от нехороших мыслей, а мозг отказывался воспринимать печатное слово. В конце концов навалилась тяжелая дремота. Книга медленно свалилась ей на грудь…

Плам очнулась, как от толчка, и опять задрожала, услышав легкое постукивание в дверь. Или это только ей кажется? Во рту опять пересохло, стало трудно дышать. Ребра, казалось, были стиснуты железными тисками.

Снова послышался стук, а затем…

— Плам, с тобой все в порядке?

Она же заперлась так, что Бриз не может попасть в номер!

Услышав его голос, она облегченно вздохнула и бросилась открывать дверь.

Пятница, 3 января 1992 года

В этот зимний день, такой погожий и яркий, город напомнил Плам его изображения на обложках «Нью-йоркера». Она направлялась в центр, на ленч с Лео.

Выйдя из такси на Западном Бродвее, она моментально почувствовала легкий морозец и поспешила к знакомому теплу с запахами вкусной пищи и веселым гомоном голосов. «Одеон» был типичным французским рестораном тридцатых годов. Здесь можно заказать изысканный обед из шести блюд с марочным «Крюгом» и паштетом, только что доставленным из Страсбурга, или часами сидеть за одинокой чашкой кофе, листая иностранные газеты и журналы, предоставляемые заведением. Одно время его оккупировал исключительно высший свет, но затем мода прошла, и сюда вернулись прежние завсегдатаи: писатели, художники, чиновники с Уолл-стрит.